Географ глобус пропил

Есть такой тип русско-советского киногероя: Неприкаянный. Возник он, видится мне — по крайней мере, типаж советских 70-80 годов — из (спасибо, Кэп!) специфики своей среды. В то время как классический американский герой, посомневавшись, пускается в приключение, буквальное или переносное, чтобы реализовать себя или сдохнуть, в среде совка царила атмосфера, которая не могла предложить потенциальному герою потенциального полноценного приключения для личностного роста. То есть, не просто куча проблем, но и полное отсутствие возможностей их преодолеть; при наличии серьезных потребностей — отсутствие поля для их реализации. Сюжеты этих фильмов и структурируются соответственно, иначе, относительно той же американской модели. Если попросту — можно сказать, что они в каком-то смысле цикличны или спиральны. Давайте посмотрим, какие предшественники были у Виктора Служкина, географа, пропившего глобус.

Заснуть в ванной — это тоже, драматургически, выбор персонажа не в пользу вожделения. Не хотел бы — не заснул.

Был трагический Сергей Макаров из «Полетов во сне и наяву». Человек, который корчится в спазмах экзистенциального кризиса, мечется между женой, любовницей, друзьями и работой, но не находит успокоения нигде, и лишь провоцирует каждого, пока от него не отворачиваются. Ходит по кругу — а точнее, по спирали, поскольку с каждым витком эскалирует его конфликт с окружением.

Был комичный Бузыкин из «Осеннего марафона». Если копнуть под Бузыкина драматургической лопатой и спросить, какова цель у этого героя, чего он хочет и добивается, ответ непрост. (Напомню, что цель и желание героя — это не то, что он «хотел бы бы, бы» в каком-нибудь диалоге, в признании товарищу, это у нас мечта; драматургически, чаще всего, цель и желание — это те вещи, которые заставляют героя проделывать конкретные вещи, в итоге составляющие стержень сюжетной линии.) Отметим, что, хотя Бузыкина порой характеризуют как «пассивного героя», на самом деле назвать его пассивным не поворачивается язык. Вон как мужик носится весь фильм, от одного конца города к другому! Старается, врет, изворачивается — и ради чего? Чего он хочет? Чтобы понять, как устроен фильм, я бы определил его желание как «услужить всем». И это желание заведомо трагично, по двум причинам: 1) Это значит, что он ничего не хочет для себя (или, скорее, не знает, чего хочет, не может найти себе достойную цель в предлагаемых обстоятельствах жизни советского человека), и 2) услужить всем невозможно. Вот Бузыкин и бегает по спирали, от жены к любовнице, от нее к коллеге, обратно к жене, и у него тоже с каждым кругом нарастает накал, идет движение к трагикомическому пику, хотя в конце он оказывается все с тем же корытом, только еще более разбитым — неразрешимая дилемма жена-любовница. И даже сокровенная мечта — получить заказ на определенный вожделенный перевод — почти не зависит от его действий, а зависит лишь от решения начальства (и по иронии судьбы он сам своими попытками помочь коллеге способствует выбору начальника не в его пользу). Тупиковая мышиная возня, и фильм повторяет структуру этого существования.

Был неприкаянный Зилов («Отпуск в сентябре»). Был неприкаянный Афоня, который не находит себя ни в чем, и даже по части любовной раз за разом проходит мимо счастья, принявшего образ Евгении Симоновой, и выбирает наступать на грабли. Его путь несколько иной, он ближе к классическому сюжету с линейной трансформацией, но если судьба и дает ему еще один шанс в конце, то его Афоня ничем дельным заслужить еще не успел (помимо харизмы и, пожалуй, внутреннего излома, который он испытывает на данный момент). Остается еще посмотреть, что он сделает с этим шансом. Если вообще считать его реальным (неожиданное появление Симоновой на аэродроме может прочитываться как фантазия Афони).

Герой приходит к невозможности своего существования — говоря проще, помирает.

Намного позже был Чарышев (Янковский в «Любовнике»). И хотя в 2002 году времена на дворе изменились, а обстоятельства неприкаянности героя заземлены конкретной ситуацией, он все равно олицетворяет собой тип человека, которому меняться слишком поздно. Всё, что он мог сделать не так, он уже сделал. (Если вдуматься, источник его бед, точка, в которой его жена сделала выбор вести двойную жизнь, находится всё там же, где-то в 70-х, где уже сформировался его характер.) Структурно интересный фильм, в котором герой одновременно и претерпевает изменение, и постоянно откатывается к пункту А, своему сложившемуся «я», эгоцентричному и заскорузлому. Герой не может жить как прежде, но и измениться уже не в состоянии, становится лишним в собственной жизни, и в конце приходит к невозможности своего существования — говоря проще, помирает.

Не думаю, что это — полный обзор, да и тема заметки иная.

Что мы имеем в виде географа Служкина? В реальной жизни такие персонажи не приносят ничего, кроме проблем. С ними сложно дружить, на них нельзя положиться. Они подводят и разочаровывают. На экране же персонаж Служкина становится более чем безответственным пьяницей и ненадежным супругом. Он превращается в символ, симптом эпохи и культуры; кино как взгляд и как язык показывает нам еще и романтическую неоднозначность этого человека. Служкин в исполнении Хабенского мне симпатичен (а стоит заметить, что такие герои выезжают не в последнюю очередь на харизме артиста), но хочется надеяться, что для зрителя Служкины не являются поводом романтично напиваться, лихо бить посуду и оскорблять близких во имя своих экзистенциальных мытарств, и считать оправданными и заслуженными все свои нежелания и неумения.

И в то же время сознание определяется не без участия бытия. Я думаю, на каком-то уровне Служкина понимают даже успешные трудяги — все, кто знает, насколько тяжело переломить себя в заданных обстоятельствах и обрести что-то новое, если этому противится всё в среде. Одна фраза в начале очень четко задает понятную социальную проблему, породившую такого персонажа (хотя это еще не раскрывает героя вполне): «Если я не буду пить, курить, есть, буду откладывать всю зарплату, я накоплю на отечественное авто через 152 года» . И хотя подоплека здесь экономического порядка (для многих разница между работой и безработицей выражается в жалких грошах, требующих при этом немалых усилий), вдобавок сам унылый пермский ландшафт и его обитатели транслируют то же самое, что и совковый ландшафт Макарова: отсутствие возможностей для духовных стремлений, которые, мы можем предположить, у Служкина когда-то были (не зря чаще всего Неприкаянный Герой — интеллигент), и для самореализации. А экономический фактор имеет связь с фактором духовным (см. пирамиду потребностей Маслоу). Например, Служкин искренне и нежно любит свою жену, но именно его финансовая несостоятельность, и, как следствие, ее обрыдлая рутина домохозяйки, мешают ей ответить ему взаимностью. Не зная, что делать, Служкин пускается во все тяжкие. Он провоцирует, он закручивает, но не докручивает, романы, он практически сводит жену с (состоятельным!) другом, хотя это не приносит ему счастья, он ведет себя как человек, которому нечего терять, где-то покорно плывя по волнам, где-то упрямо и абсурдно сопротивляясь.

В реальной жизни такие персонажи не приносят ничего, кроме проблем.

В каком-то смысле ему удается выдерживать тонкую и сомнительную грань приличия, за которую он не заступает. Он изменяет жене там, где точно нет измены духовной (силком затащили в кровать — ну ладно, на, получи, а я пока в носу поковыряю), и не доводит дело до конца с женщиной, которая его по-настоящему привлекает. Он держит слово, данное классу, и отправляется с ними в поход. Он пьет в течение всего мероприятия, но каким-то образом умудряется никого не погубить и не растерять. И, разумеется, в итоге отказывается воспользоваться влюбленностью школьницы.

Но это позже. А в начале пути мы симпатизируем ему по двум основным причинам, помимо харизмы: а) обстоятельства, вызывающие сопереживание (все тот же угнетающий пермский мир; непринятие женой; оголтелые школьники), и б) система персонажей не предлагает нам практически ни одного человека, который заслужил бы нашей симпатии или уважения больше, чем Служкин. Засчет этого получается некая грамотная пропорция понимания и легкого укора.

Если бы фильм строился по трехактной структуре, он получился бы, возможно, примерно таким: в первый акт умещено всё, что происходит у него в обыденности (работа в школе, перипетии с женщинами и друзьями), вторым актом был бы поход, который заставляет его что-то переосмыслить, и третий показал бы нам, что теперь будет происходить у него иначе в «обычном мире».

«Географ» отчасти соответствует этой схеме, но делает иной выбор: рассмотреть подробнее действительность героя, пока он не запутывается окончательно и не решает сбежать в злосчастный поход. Этот «затянутый» первый акт не ощущается затянутым, он слишком насыщен интересными событиями, обстоятельствами и колоритными персонажами, которые все время продолжают раскрывать парадоксального героя. Кроме того, даже на этом отрезке Служкин проходит некий понятный путь, если ориентиром и барометром пути считать отношения с женой. Отталкиваясь от своего конфликта с супругой и ее последующего интереса к Будкину, он способствует развитию их отношений, ударяется сначала в «легкую», плотскую, безразличную измену, затем получает возможность романа с женщиной, которую желает, но в итоге понимает, что всё это его не устраивает. Да, заснуть в ванной — это тоже, драматургически, выбор персонажа не в пользу вожделения. Не хотел бы — не заснул. Всё это время сюжет с преподаванием развивается в более-менее линейном и конструктивном для героя ключе: полоса препятствий, схватка. Эта же линия находит свое развитие и в походе, а внутри нее продолжается сюжет отношений: влюбленность Маши.

Меня бесконечно порадовало, что среда героя все-таки сумела бросить ему вызов.

Можно сказать, что структура фильма, в преддверии похода и периодическом обещании, что он состоится, постепенно надстраивает пласты персонажа и его обстоятельств как ступеньки к этому кульминационному приключению. То есть, всё то же, что делает обычно первый акт, но на бОльшем протяжении, оттягивая само приключение, отодвигая его к концу, поскольку поход в данном случае и есть кульминация истории, за которой следует небольшое послесловие.

Меня бесконечно порадовало, что среда героя все-таки сумела бросить ему вызов, предложить ему путешествие, которое не может пройти без облагораживающих последствий. Там есть кризис. Там есть самоистязание. Необходимость взять себя в руки, чтобы спасти человека. Наглядная демонстрация, что даже Служкину — или именно ему — есть чем заслужить уважения, есть что дать другим, ведь ребята прошли пороги не без его тщательных инструкций, а Градусов в финале выглядит уже не наглой шпаной, он похож на человека. Это отражено и в структуре фильма; на этот раз ей удалось, хотя бы отчасти, избежать цикличности, присущей таким героям.

Вот только концовка сбила с толку. Если в жизни героя, после всего, что было, ничего не изменилось, или даже стало хуже — что это значит? Что самому меняться поздно, сражаться с обстоятельствами бесполезно, и можно лишь попытаться сделать чуть лучше других, младшее поколение? Что только им, возможно (а может и нет, время покажет), мир сможет предложить варианты? Мрачноватое, на мой вкус, высказывание, но, по крайней мере, здесь есть и светлая сторона, в отличие от существования Макарова в «Полетах» и Бузыкина в «Марафоне». Есть надежда — хотя бы для следующего поколения. И от этого и Служкин испытывает заметное удовлетворение.

Замечательный, живой, держащий интерес фильм, который ярко демонстрирует срез не самой лучшей эпохи и пласт не самого оптимистичного, но многим глубоко понятного мировоззрения. Грустно, что своим высказыванием он обрекает Служкиных на безысходность, но нет никакого желания чрезмерно ругать за это такую крепкую работу, трогательную и, вопреки всему, светлую. Драматургических вопросов не имею.