Жила-была одна баба
Режиссер и сценарист: Андрей Смирнов. 2011.
* содержит спойлеры
Первое, за что можно похвалить фильм — это воссоздание быта целого исторического периода (уж не знаю, насколько достоверно, но как минимум насыщенно, с соответствующим настроением, с вниманием к подробностям, правда, не всегда имеющим отношение к истории), и притом в красивой картинке.
К тому же, в картине, похоже, был грандиозный замысел. Замысел этот, на мой взгляд, таков. Есть русская женщина (эдакая вечная, символизирующая всех женщин России вообще, а также, скорее всего, и саму русскую землю), которая живет себе и как-то претерпевает смену эпох, издевательства приходящих и уходящих мужчин со своими разными войнами и идеологиями, и выживает, и терпит, и живет дальше, они сменяются, проходят через нее, а она все выживает и выживает, уж непонятно даже на каких силенках.
К сожалению, этот замысел провалился в реализации, поскольку для воплощения таких идей далеко не достаточно метафоры. Нужна драматургия. Отдельные образы красиво построены и фактурны, часто символичны, но общей структуре фильма это не помогает. В простой смене эпох, декораций и мужчин, в череде персонажей, драматургии не заложено, а заложено повторение (несмотря на нюансы каждого нового человека в жизни Бабы, суть одна: пришел, поимел, ушел). Никакого развития. Кто-то скажет восторженно: конечно, нет развития! Ведь в самой извечной ситуации нашей многострадальной родины нет развития! На что я могу только повторить: метафора не является достаточным основанием для существования фильма. Можно показывать зрителю полтора часа черного экрана, а потом объяснять ему, что экран символизирует беспросветную безнадежность человеческого существования. Повторение мыканий Бабы в той или иной форме приводит к тому, что сострадание к ней притупляется, судьба ее становится безразлична.
Когда нет развития, через полчаса просмотра хочется выключить фильм. (Именно поэтому и ощущение «чрезмерного хронометража», который отмечают некоторые критики даже в хвалебных рецензиях.) Такое ощущение было и с Бабой. Я ее выстрадал в надежде, что к концу сюжет разовьется в кульминацию, где выстрелят и эмоции, и смыслы.
Увы, фильм заканчивается еще одним символом (потоп). Опять же, киновед во мне говорит: вода, река, это женское начало, которое не выдержало своей доли, издевательств над собою. Но мой внутренний зритель пихает киноведа локтем и перебивает: это буквально или нет? Если буквально — то я не понял, что мы смотрели сказку. А если переносно — то сюжет отмахнулся от нас, зрителей, символикой, и в жизни героини так ничего и не произошло? Кроме того, что она, наконец, сломалась, потеряв очередного мужчину, который, как предполагается, был, наконец-то, по-настоящему ей близок и любим. К сожалению, об этом мы можем только догадываться по реакции Бабы на гибель этого последнего по сюжету мужчины (Лебеда, персонаж Серебрякова), поскольку и его поведение, и ее внешнее отношение к нему мало чем отличаются от обстоятельств предыдущих мужских фигур в ее жизни. Ни сценарий, ни актерская игра не показывают нам, что вот он, наконец, Лебеда, который может дать ей счастье и покой, что в ее тяжелом бытие появилась надежда на спасение, и что именно этого человека по трагической иронии судьбы ей суждено потерять (как, впрочем, теряет Баба каждого предыдущего). А жаль. Такая перипетия, если бы она была развернута в полноценный смысловой блок, могла спасти фильм от однообразия.
Пересмотрел, чтобы не быть голословным, один из самых красивых кадров в «Бабе», почти уже в конце, как раз во время расстрела Лебеды вместе с рядом других «врагов революции». Гремит залп. Все вокруг Серебрякова, выделяющегося в середине белой рубахой, красиво, очень продуманно, в тщательно отрепетированном движении сложной, филигранной хорегорафии, падают на землю кто куда. Только Лебеда остается стоять, но только какую-то лишнюю секунду-другую, а потом тоже падает замертво. Какова драматургия этого эпизода? На очень короткое время сцена дает нам надежду: промах? Спасло провидение? Заслонил ангел? Космос, наконец, вступился за простую бабу (то есть, за зрителя)? Но еще в рамках того же самого кадра мы понимаем, что это не так. Просто нас и Бабу жизнь в очередной раз обманула иллюзией (та жизнь, с ее философией, которую представляет нам мировоззрение фильма).
Я даже не буду говорить о том, что такое пессимистическое отношение к бытию слишком уж преобладает на российском кинорынке; что зритель, на мой взгляд, испытывает дефицит уже совсем иного кинематографа; что, в конце концов, такое кино не пытается ответить на вопрос «что делать?», предлагая нам, пусть пока не прикладные, но хотя бы теоретические модели существования в непростых условиях. Моя основная претензия в том, что даже трагический конец произведение искусства должно заслужить мощными эмоциональными перепадами, которые являются одной из основ драматургии, и которыми не гнушались Шекспир и Чехов. Путь к безнадежности всегда идет через надежду, и от этого всегда более пронзителен; так же, как путь к счастливому концу всегда идет через максимально возможные в заданном жанре страдания и испытания.
Еще один из посылов фильма, как мне это видится, в том, что между всеми этими сменяющими друг друга мужчинами, с их разными классами и сословиями, политическими убеждениями и отсутствием таковых, красные, белые и анархисты, помещики, крестьяне, священники и бандиты, по большому счету мало чем отличаются друг от друга (по крайней мере, с точки зрения обычной Бабы, через соприкосновение с ней и отношение к ней). Как философия — интересно. Побочный эффект здесь заключается в том, что и зритель часто не понимает, с кем он имеет дело в данный момент (а чего уж греха таить, сегодняшние подростки не отличат красного от белого по буденовке и папахе). Не выиграл ли бы фильм, если бы прочертил сначала четкие различия между представителями мужского социума, а потом уже наглядно показал, в каких плоскостях они — абсолютные копии друг друга? Например, мне было бы интересно посмотреть сюжет, в котором каждый из них обещает Бабе (читай: зрителю, народу, земле русской) одну жизнь, а дает ей в итоге совсем другую. Общие черты мужчин, в этом случае — лицемерие, непостоянство, причина для разочарования. Более позитивно? Нет. Но по крайней мере есть простор для перипетий, без потери философии произведения.
Кадр расстрела Лебеды выглядит спонтанно, естественно, и все же профессионал не может не понимать, насколько дотошно структурирован этот кадр, эта мизансцена. Увы, слишком часто отношение к структуре и теме в кино, к его наполнению и драматургии, совсем не такое системное, как в этом кадре. В «Бабе» кадры и образы технически продуманы до мелочей, а стержень сюжета и объединяющая мысль пущены на самотек под предлогом бесхребетности самой нашей жизни. А ведь кинореальность всегда условна, и стремление к жизнеподобию не предполагает копирование сиюминутной бесформенности и произвольности Жизни. Так называемая «имитация реальности», «срез жизни» всегда подразумевает дотошную стилизацию даже реального, подслушанного диалога; грамотное планирование каждой детали даже спонтанной, квазидокументальной сцены, очередности и колебаний сюжетных поворотов; спросите любого документалиста. Иначе, идеальным фильмом была бы установленная на улице камера наружного наблюдения.
Так, например, диалоги Дэвида Мэмета имеют отточенный ритм; перебивание, недосказанность, повторения и заикания продуманы досконально. В отличие, скажем, от нарочитых повторений в фильме «Неадекватные люди», где персонажи переспрашивают друг друга, словно они подглуховаты. (Кино, где зритель всё уже расслышал, а герой — нет, и аудитория вынуждена это терпеть, — сделано явно не для зрителя.) А ведь в обоих случаях нацеленность — на эффект естественной, живой речи.
Фильмы об однообразии жизненного пути не должны передавать свою мысль через однообразный сюжет (и в этом последний фильм Джармуша «Предел контроля» сильно разочаровывает, а работа Ким Ки-Дука «Весна, лето, осень, зима… и снова весна» озвучивает схожую мысль, но так, что однообразие жизни язык не поворачивается назвать однообразием; хочется сказать что-то вроде «так было, так есть, так будет, и от этого жизнь не становится менее удивительной и наполненной»). Фильмы о безнадежности остры тогда, когда в них присутствует надежда; фильмы о невнятности бытия не выражают себя невнятностью своей формы.
Потоп в конце фильма «Жила-была баба» напоминает о драматургическом ходе «deus ex machina», бог из машины. Правда, этот ход во все времена считался недостойным хорошего драматурга. К тому же, в греческих амфитеатрах всегда было понятно, кого и за что наказывает внезапно спустившийся с Олимпа бог, вмешиваясь в дела человеческие.
И всё же, приближаясь к концовке, фильм несколько оживает; обмякший в кресле зритель, встрепенувшись, снова вовлекается в сюжет. Началом, предпосылкой, зритель тоже был заинтригован два часа тому назад. А вот огромная середина фильма провисает за отсутствием структуры.