В общем и целом: Сталинград

Ну что? Про новый фильм Фёдора Бондарчука сейчас не пишет только очень ленивый. А я не очень ленивый. Я напишу.

Собираясь в кинотеатр, я намеревался этот фильм полюбить, был расположен к нему, памятуя замечательную «Девятую роту», и еще «Утомленные — 2 » , который огреб по самое не балуй, и который я при этом считаю очень хорошим фильмом — не без изъянов. Я хочу сказать, что предрассудков по отношению к «Сталинграду» у меня было минимум.

К сложным темам — сложное  отношение. Если тебе как зрителю это не по силам — не смотри. Скажи «я не справляюсь с этим», а не «запретите кино!»

 

И поэтому я не собираюсь обсуждать уместность спецэффектов, «блокбастеровости» (ЧТО ЭТО???) и голливудского (!) монтажа в российском военном кино. Простите меня, но эта тема — идиотская. «Уместен ли звук в синематографе?!» спорили когда-то. «Это — отрезанная голова?!» ужасались люди при виде одного из первых крупных планов человеческого лица. О цветном кино говорили: «Атмосфера будет утеряна! Фильмы перестанут вызывать эмоцию у зрителя!» «3D — блажь, проходящая мода», решили позже, и оказались правы… на несколько лет.

«Но это другое!» возразят сегодня. Может быть, другое. Только наверняка кто-то кому-то когда-то сказал: «Ты утверждал про звук ровно то же самое, что утверждаешь сейчас про цвет». И тот ответил: «Но это совсем другое!»

Признаюсь, чувствовал себя некомфортно в паре моментов, когда рукопашный бой или перестрелка притормаживались, ускорялись, замирали, потому что кино про войну в этот момент как бы превращалось в кино про Шао-Линь или про вампиров (конкретно — в исполнении Тимура Бекмамбетова). Не потому что это «неуместно», а потому что, как мне показалось, авторы пытаются смешать два стиля, усидеть на двух стульях, поженить, не знаю, «Они сражались за Родину» и «Особо опасен», и у них не получилось выдержать фильм в единой тональности (как это удалось Тарантино в «Бесславных»). Но я еще не понял, с непривычки ли это. В любом случае, раздувать из этого идеологическую битву не собираюсь, глупо.

Не собираюсь также обсуждать исторические неточности, как минимум потому, что уже говорил об этом не в одной заметке: достоверность и кино имеют очень условную связь. Каждый зритель склонен подмечать то, в чем сам мало-мальски разбирается (или думает, что разбирается). Меня цепанули координаты в конце: «Широта 14! Долгота 17!» (или наоборот). Мало того, что это вообще находится в Африке (проверил!), так там должно как минимум несколько цифр идти после запятой, иначе это как пригласить человека в гости, назвав только ближайшее метро. Но я прекрасно понимаю, что те зрители, для которых важнее, например, прически героинь, со мной не будут солидарны в этой точке. «Ну уж это-то точно не так страшно!» говорим мы про те критерии, к которым не очень близки.

И уж тем более я не намерен бухтеть на предмет элементов сюжета, которые «опорочили» что-то там про наше отношение к этому всему с придыханием. Ну, было у нее с немцами. Ай-яй-яй. Давайте притворяться, что этого не могло быть. Давайте видеть всё в черно-белом. Давайте ни в коем случае не выносить на обсуждение, низя такое про нашу войну. А если можно — то исключительно чтобы обрезать ей волосы и затоптать сапогами. Кадр ниже — из фильма «Малена», если кто не узнал. Рекомендую.

С каких пор хваленое милосердие стало удобным чертиком в коробочке, вот он есть, а вот его нет? С каких пор позиция ханжества является определяющим критерием кинематографа? Ах, да, простите, вот с этих недавних, за которые спустя какое-то время нам будет стыдно, надеюсь. «Я не Иисус Христос и прощать всех и вся не могу» — высказывание Ваенги, которое чудно (чудовищно) определяет нынешние веяния. К сложным темам — сложное  отношение. Если тебе как зрителю это не по силам — не смотри. Скажи «я не справляюсь с этим», а не «запретите кино!» Привет забаненному Карлсону, на котором мы все неправильно выросли.

Ну вот, столько слов и буков уже написано про то, что я обсуждать НЕ собираюсь. Тогда еще несколько: вот по этой ссылке один человек уже очень хорошо про всё это сказал. Поехали дальше.

Моя основная претензия к фильму в том, что он совершенно, абсолютно не тронул меня. «Сталинград» оставил меня безразличным и заставил скучать. И прежде, чем сделать попытку понять, почему, скажу, пока не забыл: потрясающая картинка, отличное 3D, есть атмосфера, есть мощные визуальные образы, батальные сцены на высоте, работа команды на высоте, браво. Правда, искренне, молодцы.

Меня вполне устраивает концепция «солдаты воюют за Катю, а потом уже за Родину»

Дальше. Я вряд ли смогу вычислить точное соотношение, какие именно неудачи фильма привели к тому, что он ничего во мне не всколыхнул. Но постараюсь сформулировать слабые стороны сюжета и предположу, что дело в этом. Именно сюжета, получившегося на экране, а не сценария. Сценарий не читал.

Один из первых ярких, запоминающихся, и потенциально эмоциональных образов — страшная бойня, в которой бегут в атаку горящие солдаты-факелы. И тем не менее — возможно, скажу сейчас кощунственную для кого-то вещь — этот образ практически никогда не будет настолько эмоциональным, насколько мог бы быть, если бы мы уже были знакомы с кем-то из персонажей, пусть даже проходных, и пусть знакомство длилось даже полминуты, но как следует. Сцены массового уничтожения абстрактны; массовая угроза тоже. Именно поэтому в голливудских фильмах герои обычно спасают не просто город/мир/планету, а еще и конкретных людей, часто родных и любимых. У этого инструмента есть конкретная важная драматургическая функция. И в этом смысле меня вполне устраивает концепция «солдаты воюют за Катю, а потом уже за Родину». Это тоже звучит как-то кощунственно, но это и есть настоящий патриотизм. Кто такая Родина? Члены правительства? Река Волга? Шарикоподшипниковый завод? Стая голубей? Двадцать два миллиона квадратных километров земли? Это то, что нам дорого. Это люди, которых мы знаем, и ценности, в которые мы верим. Сначала люди. Которые, возможно, олицетворяют эти ценности. И можно спорить, как кто относится к этому в реальной жизни, и не путаются ли понятия, но уж по меньшей мере в кино оно работает именно так.

Но это только симптом; сцена всё же красива и страшна, она впечатляет, и выполняет свою основную функцию: показав ужас войны, подготовить к основному сюжету, где уже на фоне последствий разрушительных боев, на фоне апокалиптического городского ландшафта, разворачивается противостояние иного масштаба. Тут начинаются проблемы.

Вообще в «Сталинграде» довольно много крепких концепций, которые должны работать, но почему-то не работают. Если говорить о стержневых интригах, на которых должен держаться фильм целиком, то их две. Кто отец ребенка (ну или — как получилось, что у ребенка пять отцов) и оборона дома. Пойдем по порядку.

Интрига номер раз содержит в себе большой потенциал, но на этом останавливается. Если создатели решают использовать этот инструмент и заставлять, соответственно, зрителя задаваться этим вопросом, следить за этой интригой — будьте любезны ее развивать. Чтобы и правда весь фильм были какие-то действия, которые совершают пять бойцов из заинтересованности к Кате (не только ванну тащить — хотя это был один из наиболее ярких моментов «ухаживаний», в котором, к сожалению, потерялись-растворились конкретные личности конкретных героев, лично я не помню ни кто придумал добыть эту ванну, ни кто помогал ее нести). Чтобы волнующий вопрос «кто отец ее будущего ребенка» постоянно висел в воздухе. А, этот! А, нет, вот теперь похоже, что этот. К кому у нее ляжет душа? Кто достоин, если достойные все? С кем случится зачатие и при каких волнующих обстоятельствах? А тут еще и мужская конкуренция имеет место быть, вот раздолье-то для конфликта (который, впрочем, разумеется, меркнет перед конфликтом с внешним врагом, когда тот заявляет о себе).

Ну или, если тоньше, пусть вопрос, висящий в воздухе, будет: в каком (прямом или переносном) смысле каждый из них стал отцом мальчика? Конкретно? Драматургически — очень сложная задача! Такая интрига была бы особенно актуальна, учитывая версию о том, что в буквальном смысле ребенок-то — от немцев (тсс!). Правда, фильм выбирает разрушить эту концепцию, когда заявляется конкретный отец из пятерых солдат, после того, как героиня поспала с ним на диване. А ведь поворот, при котором мы выясняли бы в конце, что их отцовство метафорическое, мог бы стать великолепной финальной развязкой буквальной интриги пяти отцов.

Чтобы работала интрига «удержать дом», нужно хотя бы, чтобы на дом кто-нибудь всё время нападал!

 

В общем, при желании, пластов и поворотов в этих интригах — полно. Но чтобы эти вопросы работали, нужно, чтобы они регулярно были актуальны. А чтобы они были актуальны — хотя бы каждые несколько минут должно происходить какое-то событие в этой сюжетной линии. Вместо этого все уныло бродят по дому и пялятся на девчонку как баран на новые ворота. Один пару раз назвал ее шлюхой и получил за это всеобщее презрение, но ненадолго (то есть, и это потенциальное развитие линии персонажа никуда не пошло). Второй (или тот же самый? вроде нет) придумал притащить ей ванну на день рождения: это хорошо, если бы запоминалось, кто именно, как после этого изменились его отношения с Катей, иначе эта сцена работает только в рамках себя самой, а не глобально в фильме. Третий спел для нее, тогда как прежде все время ни слова не говорил: это ярко… но опять же, воплощено лишь локально, независимая история, можно рассказать ее отдельно от фильма («молчал всю войну, потом надел фрак и спел арию для девушки») и от этого ничего не изменится. Красивый образ: оперная ария посреди разбомбленного города, но образ статичный. И, мне кажется, только из-за этого бросается в глаза, что он изъезжен. Ну и потом пришел к ней один из этих незапоминающихся солдат, и она с ним переспала. В общем, я бы сказал, что интрига дёшево разрушена, если бы она была хотя бы построена.

Если же смысл был просто в том, что они ее взяли под свою опеку — то это происходит еще в самом начале фильма и никуда не развивается. Нет движения и динамики у линии пяти отцов. Вот они ее опекают и опекают. То один опекает, то другой, то все вместе. В меру трогательно и малоинтересно. Мало того, если считать отношение к такому непростому персонажу, как Катя, темой фильма, то как тема она начинается и заканчивается на том месте, где Чванов пару раз попытался нелестно высказаться о Кате и тут же получил по носу за это от товарищей. Прощай, внутренний конфликт отряда, ты пожил недолго. Даже по отношению к отмороженному персонажу Яны Студилиной (блондинке Маше) эта тема развита чуть шире.

Чрезмерно функциональны ходы с интригой? Вспомните «Отец солдата»: предпосылка «отец должен пройти всю войну, чтобы найти своего сына (и, как финальная трагедия, в итоге потерять его)» держит весь фильм железобетонным связующим стержнем именно по такому принципу. А «Сталинград» тем более пошел по жанровому пути. Так где же сила, брат?

Интрига номер два: удержать дом — и, заодно, фильм (это должен был быть его основной костяк). Отдельная песня. Смотрели когда-нибудь кино, где у героев задача — сидеть на одном месте в течение неопределенного времени и с непонятной конечной целью? Я понимаю, конечно, абсурд военной логики и всё такое, но разве ж за это мы платили в кассе кинотеатра?

Удержать дом — намного более пассивная, статичная, рискованная для сюжета цель, чем, скажем, захватить дом. Но и это возможно. Здесь есть рабочая концепция, и для того, чтобы она реализовалась, нужно хотя бы чтобы на дом кто-нибудь все время нападал! А что мы имеем? Стоит один-единственный дом посреди полчищ немцев, и взять его — Бог с ним невозможно, никто даже толком не пробует! Весь фильм немецкий полковник истерично орет, как ему надоел этот дом, и пусть его уже захватят и уничтожат, но не посылает туда никого, кроме Томаса Кречмана, который, в свою очередь, уныло побродив несколько дней в экзистенциальном тумане, решает, наконец, набрать горстку людей и умудряется потерять этот взвод за три секунды боя. Вот этого противника нам нужно бояться?

Мы не платим 500 рублей за 2 часа повседневности. У нас и так всё в тридэ

 

Я понимаю, когда Буч Кассиди и Сандэнс Кид держат оборону против армии мексиканцев в одноименном фильме. (Нет, не в фильме под названием «Сталинград», а «Буч Кассиди и Сандэнс Кид».) Или когда жалкая горстка должна выстоять в «Нападении на 13-й участок», потому что их осадила банда головорезов в полицейском участке, чтобы вызволить своего кореша. Они постоянно-таки держат пресловутую оборону, по ходу решают интересные моральные вопросы а-ля «а не стоит ли отпустить этого проклятого кореша?!», времени у них — продержаться до утра, когда придет подмога (тикающие часы с конкретной конечной точкой и смыслом в этой точке моментально цепляют), и мы реально видим серьезный перевес на стороне опасного, грозного и многочисленного противника, но в то же время и видим, как именно им удается (смекалкой, жертвами и неимоверными усилиями) отбивать атаки. Да что далеко ходить? «А зори здесь тихие». «Батальоны просят огня». (Второй, признаюсь, помню плохо.)

Вот тогда работает концепция «пятеро против орды». Иначе как в анекдоте: «А почему Неуловимого Джо так прозвали?» «А потому что он нахрен никому не нужен». Осажденный взвод творит, что хочет. Совершает налет на врага, предотвращая расстрел невинных граждан. Устраивает (как бы от нечего делать) красивую финтифлюшку с последним снарядом и рикошетом от башни танка. Давно бы уже сравнять с землей этот дом (что вполне возможно, как выясняется к концу, только бы танков бы, или артиллерию, или еще что-нибудь, чего на войне полным-полно)! Ан нет. Немцы всё чинят танк, пока полковник в двадцатый раз отчитывает капитана за его русскую любовницу и за… за что? Ах да, за дом с русскими, который всё ещё стоит.

И я не говорю о достоверности. В жизни наверняка так оно и бывает: абсурд, много повторений, унылое шатание. Но мы не платим 500 рублей за 2 часа повседневности. У нас и так всё в тридэ. А в кино есть определенные правила, без соответствия которым мы не сможем переживать происходящему на экране. А правила эти, если свести их к сухому остатку, таковы: у героя цель, у его оппонента цель, эти цели друг другу противоположны, результатом чего является максимально возможный в данной истории конфликт, и целей этих они добиваются постоянно, причем одно действие цепляет за собой другое причинно-следственной связью, повышая накал, конфликт и ставки по ходу сюжета.

Есть еще такой очень полезный инструмент как план. План сразу создаёт вектор, за которым интересно следить, перспективу развития, и напрямую связан с целью. Он скрепляет большую часть сюжета единым ожиданием, и заявляет, какие действия планируется совершить. Эти действия обретают направление и связываются в структурную ткань сюжета. Некоторые сценарные гуру даже считают, что план является одним из обязательных элементов успешной истории. («Успешной» — это не приз гильдии киноведов на «Кинотавре».) Можно с этим спорить или не спорить, но в «Сталинграде» план явно не помешал бы.

А еще — оппонент должен быть круче героя. Сильнее. Мощнее. Чтобы за героя можно было реально бояться.

Мы боимся и переживаем минут пять, когда узнаём, что этот дом — единственный в округе, еще не занятый немцами, и, несмотря на это, необходимо держать оборону. А дальше как-то всё меньше верим, что это опасно. Вроде, куда ни плюнь — немцы, но… ничего не происходит. В той же много раз упомянутой «Брестской крепости» на физическом уровне ощущаешь, насколько невозможно уже существовать той горстке людей, которая там выжила после двадцатой атаки или бомбежки; насколько сил уже не осталось у этих бойцов, ни физических, ни моральных.

И да, в правилах драматургии есть возможность и право на вариации, если это работает. Но в данном случае мы имеем недодраматургию. На мой сугубо личный.

Дополнительная проблема заключается в героях, и проблема эта связана по большей части с вышесказанным. Проблема проста: они никакие. Некоторые из них наделены одной-двумя хорошими деталями, и всё. Они аморфные. Они не запоминаются. У половины из них даже лица какие-то… как слепое пятно. (Вопрос к кастингу.) Кроме Смолякова и Барабаша, в этих лицах нет характера, и под характером я не подразумеваю суровый, набыченный взгляд. Поэтому герой Петра Федорова для меня тоже остался абсолютно пресным. Но даже на роли персонажей, противоположных брутальному, героическому типу, — неужели нужны нефактурные лица? (Да простят меня актеры.) Вспомним Олега Даля в «Женечке и катюше»!

Но лицо — полбеды, когда актерам нечего играть. Пара строк теории от Роберта Макки: в драматургии есть характер, а есть характеризация. Характеризация — это антураж. Какие он носит носки, и носит ли, и если носит, то одинаковые ли, или, может, дырявые. Какой у нее взгляд. Как он разговаривает. Где работает. То есть, уже заложенные черты и обстоятельства. Типа вот этого «в общем и целом» снайпера Чванова, которое в первый раз порадовало, дальше стало раздражать, а затем стало понятно, что кроме этой фразы у персонажа Чванова почти ничего больше нет.

Что же такое характер? Характер, говорит нам Макки, равно структура, потому что каждый раз, когда персонаж принимает решение, делает непростой выбор и совершает действие (именно это — и только это — называется Характером в кино), происходит движение сюжета вперед, выстраиваются поворотные точки, появляется вектор, с направлением, динамикой и темой.

У Чванова есть такой поступок, который можно назвать не характеризационным, а харАктерным: он пускает пулю в лоб блондинке Маше. И это даже как-то органично, «правильно» в драматургическом смысле, учитывая его отношение к Кате за связь с немцами. И даже влияет на ход сюжета, потому что немецкий капитан устраивает им, наконец, нормальную атаку. Почему же и это мне почти не запомнилось? Потому что во всем этом есть какое-то ощущение случайности. Вчера они тащили ванну, а сегодня пристрелили бабу. Ну, переклинило пацана. Его уже отчитали за убийство немца на водопое, а ему хоть бы хны, пошел еще дальше. Так отреагируйте кто-нибудь на это, дайте в табло этому Чванову! Неа, никакой реакции.

Страшно подумать: картина художника состоит из… мазков!

 

Эти инциденты существуют как бы сами по себе, нет здесь ни тематического вектора, ни сложного выбора, а следовательно, нет и поступка, и, как результат, нет характера. Да и немец будто бы специально ждал весь фильм, пока его блондинку кто-нибудь замочит, а раньше по непонятным причинам никак не мог выполнить задание, и несмотря на фактурность его игры и облика, в этом недосюжете теряется его характер. И сама Маша высунула голову под пули со своим тупым вопросом как курица. С тем же успехом она могла бы, вместо своего «Ты вернешься?», произнести: «В этом месте нужно, чтобы меня трагически убили, вот я и высунулась. Стреляйте». Не драма и не комедия.

Чуть более интересен, чем Чванов, разведчик-певец Барабаш. Из того, что с ним происходит, есть одна точка характеризации («молчащий боец», интересная, какая-то мифическая даже черта) и одна точка характера (Барабаш выходит в бабочке, нарушает обет молчания и поёт посреди руин). Ровно на минуту даже впечатляет. Он совершил поступок, но не такой, который как-то связан с основными сюжетными линиями или темами. Красивый, образный, но тут персонаж его и закончился. Стал ли он в этот момент отцом Катиного ребенка в каком-то тонком смысле? Может быть. Тогда в каком смысле стал его отцом Чванов? Капитан Громов?

Справедливости ради, Барабаш совершает еще одно значимое действие: убивает немецкого полковника, попав в плен. Но, честно говоря, в военном кино убить еще одного врага — не совсем поступок в драматургическом смысле. В этом нет выбора, в этом нет ставок. Убийство полковника не спасает жизни людей, не меняет ход событий. Последний рывок человека, которого и так расстреляют. Без эмоции просмотренный эпизод. Нормальный такой небольшой подвиг в порядке вещей. Он даже как экшен не блестящий. Изловчился да убил.

Персонаж Сергея Бондарчука, нарисовавшийся под конец тем, что осмелился прийти к Кате во время омовения и признаться ей вдруг в каких-то вещах, очень серьезно опоздал, потому что отношение к нему уже сформировалось: «хтойто?». И поэтому их внезапная финальная любовь меня никак не может тронуть. Недостаточно сказать зрителю с экрана: «а теперь у них любовь». Мы должны как-то относиться к этим людям: симпатизировать, например, и очень хотеть, чтобы у них всё сложилось — несмотря на препятствия, опять же. И видеть, как зарождается и вспыхивает эта любовь — а это значит, испытать ее самим на каком-то зрительском уровне. Или видеть, как они не могут быть друг с другом по каким-то понятным нам обстоятельствам, и мучиться по этому поводу вместе с ними. Но поднять плакат «внимание любоф» и пройти с ним по рингу — это не работает.

Я каждый божий день предпочту яркий типаж аморфному «реалистичному» персонажу

 

На худой конец, характеры могут проявлять себя в драматургии боёв. Кто струсил, кто пожертвовал собой, кто сработался в команде, кто оказался одиночкой, и как всё это влияет на групповую динамику, ход боя и тему фильма. Но в «Сталинграде» все просто выполняют действия.

А еще — нередко слышу про кино: «Это не живые люди! Это функции!» Сейчас объясню, что имеется в виду: архетипы. Такие, знаете, персонажи, которые представляют собой больше, чем самоё себя, и которые и саму историю наделяют метафорическим пластом. Мы узнаем их каждым клапаном своего сердца, даже если таких людей никогда не встречали в жизни. Безбашенный боец. Мрачный, пьющий в одиночестве частный детектив. Несносный ребенок. Молодящаяся кокетка. Или вот даже герой в «Отце солдата» — такой, знаете, «типовой» грузин, обязательно смешной, с сильным акцентом, жестами и мимикой.

Да, это типажи. Но я каждый божий день предпочту яркий типаж аморфному «реалистичному» персонажу. Возможно, именно это имел в виду Бондарчук, когда сказал, что «внимательно изучил недостатки предыдущих военных картин, понял, от чего именно устал зритель, и идти вслед за Михалковым не собирается» . Не знаю, как считают пять миллионов зрителей, а мне лично жаль. У Михалкова есть чему поучиться.

И отсутствие характеров (Бог даже с ним, с главным героем, допустим, не обязательно, чтобы он был) никак, никак не восполняется тем фактом, что закадровый голос режиссера рассказывает случаи из их жизни, даже потенциально волнующие. Вместо того, чтобы показать нам поступки, которые, в сочетании с поступками других персонажей и конфликтами с ними, сплетаются в драматическое действо с причинно-следственной связью и развитием темы, закадровый голос грузит нас информацией. В предыстории персонажа, если уж ее вводить, важно не столько то, что с ним когда-то произошло, а то, как это делает его таким, какой он предстает перед нами внутри истории. Конкретно таким. Как он с этим существует, и проявляет это в своих поступках. Как он это преодолевает или, наоборот, все больше позволяет этому определять себя. И как по этим причинам от него невозможно оторваться, он завораживает. Томас Кречман и блондинка Маша хотя бы бродят с каким-то невнятным внутренним конфликтом. В отряде же капитана Громова нет и этого. «Я — Саша, когда-то я очень сильно разбил коленку, спустя много лет прыгал с парашютом, но вы ничего этого не увидите, а увидите только, как я сижу и бью по клавишам компьютера. Вот вам кино» .

Поднять плакат «внимание любоф» и пройти с ним по рингу — это не работает

 

Давайте посмотрим на фильм с точки зрения драмы. Вообще, военное кино — это поджанр экшена (в данном случае основная составляющая экшена — задача удержать дом), который в той или иной степени концентрируется еще и на драме (иногда настолько, что драма преобладает). Что такое драма? Это акцент на определении человека и человеческого в реакции на серьезные, трагические события. Постоянно присутствуют два важных вопроса: как персонаж эмоционально проживает то, что с ним происходит, и как он поступит дальше. И этот следующий поступок: как проживет его другой персонаж, и какое, в свою очередь, совершит действие. И так до кульминации. Присутствует ли это в «Сталинграде», и в какой степени? Мне кажется, только в одном месте: когда в ответ на убийство Маши немецкий капитан решает стереть с лица земли этот дом и его обитателей. Только беспорядочность событий в преддверии этого финала мешают ему работать так, как он должен. Если бы, например, Чванов пальнул в Машу, не выдержав стресса и того факта, что Катя досталась другому, а Томас Кречман был уставшим от войны человеком, который не хочет убивать, но теперь будет — всё могло заиграть иначе.

Здесь даже, если вглядеться, читается между строк такая модель: нетолерантность и ненависть к «женщинам-изменницам» (единственное, что в «Сталинграде» претендует на тему) в форме выстрела Чванова стала непосредственной причиной гибели отряда. Но разве не идет вокруг страшная война? Разве не это стало бы причиной их смерти в любом случае? Разве не собирался Томас изначально уничтожить засевший в доме отряд в течение всего фильма, но ждал отмашки авторов? И разве фильм рассматривает эту тему глубоко, делает ее центральной, выносит ее уроки в повествовательную рамочку, чей сюжет происходит на японских развалинах?

Про эту рамочку тоже хочется сказать пару слов. На первый взгляд показалось, что она совсем уж притянута за уши. Подумав, понял, что притянута, но не совсем. В ней тоже есть по крайней мере одна вещь, которая должна была работать лучше, чем это получилось по факту.

Для чего существует элемент рамки и вообще элемент рассказчика? Рамка (как, например, в «Титанике») приближает историю из прошлого к сегодняшнему зрителю, делает ее актуальной. Но не просто тем, что задает какие-то вопросы о прошлом из позиции сегодняшнего дня (и желательно не примитивные вопросы типа «а что тогда было?»); важно, чтобы рассказ помог решить или изменить что-то в настоящем. Помог рассказчику, а может, слушателю. Или обоим. Если этих двух вещей не происходит (моральная актуальность рассказа о прошлом 1. для сегодняшнего зрителя и 2. для сегодняшних персонажей), незачем вообще делать эту рамку. Это холостое использование очень классного инструмента. Взять компьютер и забить им гвоздь.

Даже у Лермонтова это не просто «скажи-ка, дядя». А: «ВЕДЬ НЕДАРОМ МОСКВА, СПАЛЕННАЯ ПОЖАРОМ, ФРАНЦУЗУ ОТДАНА?!» Во какой мощный вопрос заставляет дядю рассказывать про бородинскую битву.

Так вот, есть один-единственный классный ход в рамке «Сталинграда»: рассказать заваленным немецким туристам свою историю, чтобы успокоить их, заставить дышать ровно, а значит, сэкономить воздух и выжить. Ок! Круто! Но чем именно эта история актуальна для заваленных туристов? Неужели только тем, что они из Германии? Как она их изменила, какими своими моральными выводами? Мы даже не успели познакомиться с ними хоть немного, чтобы этот ход заставил нас переживать за них. Что изменилось в рассказчике, после того, как он обратился снова к прошлому, к главной истории своей жизни? Отвлечь можно было чем угодно, хоть загадку загадать, хоть песенку спеть.

Я очень часто вижу презрительное отношение к слову «техника» в творчестве. Слова «модели, правила, функции» являются ругательными. Слова «архетип» и «структура» ассоциируются с — о боже! — штампами. Жюри фестивалей игнорируют профессионализм (даже это слово стало уже символом какой-то посредственности) и дают призы за «смелость» и «оригинальность» (скажу по секрету, оригинальность без всего остального не стоит выеденного яйца). Страшно подумать: картина художника состоит из… мазков. МАЗКОВ! Чур меня, чур.

Вы думаете, сюжету «Сталинграда» не хватает художественного полета мысли? Нет, ему не хватает техники.

Я желаю «Сталинграду» успеха на рынке. Чем больше в нашей киноиндустрии будет успешного, окупаемого кино, чем больше зрителей будут хотеть ходить в кинотеатры, тем больше шансов, что индустрия в целом встанет на ноги. А это значит, что кино может стать разнообразным, многонишевым, и совершенно разношерстные проекты смогут заинтересовать продюсеров, привлечь бюджеты и в итоге найти своего зрителя.

А еще я желаю создателям «Сталинграда» не останавливаться на достигнутом, и повышать планку качества сюжетов и их воплощения.

 

Внимание: этот текст не является приглашением делать выводы о личностях создателей фильма, об их отношении к зрителю и к баблу, с уверенностью говорить то, чего вы о них не знаете, и пр.

И просьба не путать моё отношение к Великой Отечественной войне с моим отношением к художественному произведению и общечеловеческим темам. Мои высказывания, наверное, довольно категоричны, а подход — в чем-то западный. Тем не менее, к своей позиции я шел долго и вдумчиво, и даже до сих пор готов ее корректировать под голос разума. А знание американской (и не только) жизни и культуры изнутри, мне хочется верить, помогает мыслить разносторонне, а не наоборот. Спасибо за понимание!