«Ходячие мертвецы», или почему «зомбокалипсис» — это круто
СПОЙЛЕРЫ!
Самый базовый уровень привлекательности «Ходячих мертвецов», самый первобытный аттракцион в сериале — сродни игре-стрелялке. Ты идешь по миру, где вокруг монстры, и ты по ним фигачишь. Заметили, как в каждой серии есть одна или две беспричинных сцены просто очередного столкновения с группой мертвяков, которых нужно просто замочить? С опасностью, с впрыском адреналина, с кризисной ситуацией даже, но в целом встали и пошли дальше? Потому что создатели проекта прекрасно знают: это работает, этого ожидают. Ну и — в этом мире расслабляться нельзя.
Давайте чуток расширим эту раскрытую за один абзац тему и найдем дополнительные пласты сюжета.
Смешивать грамотно жанры — дело непростое. Редкий пример смешения, в котором два жанра сплавились так плотно, на клеточном уровне, что сотворили новый, очень конкретный поджанр — это ромком (комедия плюс любовная история). Метания и дилеммы влюбленных и различные препятствия на их пути (включая внутренние), собственно, и являются источником юмора.
«Совсем такой гнилой пацан, наш враг».
Реже встречается удачное смешение экшена и хоррора, и у них тоже есть точки контакта. В чем ценностная составляющая экшена? Бравые мужики берут оружие ради правого дела и борются со злом. Или не мужики. Или не бравые, но которым придется покопаться в себе и найти эту бравость. Здесь ценятся честь, отвага, тактика, смекалка, долг, высокие стандарты боевых умений. Философия воина.
Подвох может быть вот в чем: что считать злом. Чтобы зритель поддерживал героя, зло должно быть убедительным. Но, превращая любое явление в чистое (убедительное) зло, будь то террористы, Америка, СССР, арабы, китайцы, преступники, спецслужбы, и пр., мы а) упрощаем реальность, и б) показываем в этой упрощенной реальности упрощенный способ бороться с этим злом. Подавление насилия насилием: замкнутый круг. И выходит, что сами ценности жанра, ценности воина, в каком-то смысле могут лишить нас важных размышлений — в чем корни этого явления? В чем правда этого врага? Нет ли возможности диалога или дипломатии? Действительно ли существует четкое разделение «они и мы»? — вместо того, как его лучше убить.
Есть фильмы, которые пытаются посмотреть на проблему глубже, не теряя привлекательности жанра. Это сложно. Либо кино начинает терять свою аудиторию, либо в нём всё же должно быть какое-то неоднозначное зло — даже если с другими персонажами удалось найти общий язык (ложное зло).
Отличный пример такого «ревизионистского» экшена (вестерна в данном случае) — фильм «Джози Уэйлз — человек вне закона» с Клинтом Иствудом. Ожесточенный герой, вставший на путь праведной мести за уничтожение своей семьи, меняется в течение фильма, и, практически восстав против своей природы, неожиданно заключает мир с индейцами (ложное зло). И тем не менее в фильме присутствует неоспоримое зло, с которым и произойдет финальная схватка.
Конечно, в жизни тоже бывает (или так кажется?), что дать отпор нужно, и жестко, и другого выхода нет. Но не потому ли, что мы по-прежнему мыслим такими понятиями? Происходящее в кино балансирует между тем, как устроен мир, и как он должен быть устроен; в зависимости от фильма, акцент где-то больше. Эти проблемы жанра связаны не с кинематографическим качеством, скорее, с миссией творчества благотворно влиять на социум, и подход этот несколько идеалистичен, нацелен на завтрашний день. Мне очень трудно представить, как выглядит экшен будущего, о котором говорит Труби. Но раздумывать об этом неплохо уже сегодня.
«Бравые мужики берут оружие ради правого дела и борются со злом. Или не мужики. Или не бравые».
В жанровом кино нередко имеет место некое упрощение, для ясности и элегантности смысловой модели. В этом много плюсов. Бывают и минусы. Забегу вперед, сказав, что в «Ходячих мертвецах» вопрос морали играет ключевую роль, чем в общем-то реабилитирует узкие места жанра.
В фильмах из разряда «зомбокалипсис» проблема убедительного (чистого) зла в каком-то смысле решена. Враг — бездушный монстр, хищник, он уродлив, отвратителен и страшен, у него пахнет изо рта, он хочет тебя съесть, договориться с ним невозможно (один из кошмаров жанра хоррор). Совсем такой гнилой пацан, наш враг. Вопросов «правды противника» не возникает. И это как раз благодаря соединению с жанром хоррор. (Хотя даже здесь возможны вариации: см. замечательный «Тепло наших тел».)
Другое дело, что нам рассказывают о гипотетической угрозе, которая для нас, в нашей сегодняшней жизни, неактуальна. (Постучал по дереву.) Но, во-первых, зомбяков в этой аллегории всегда можно подменить любым другим врагом, которого мы часто так и воспринимаем: безликой, бездушной, бесчеловечной массой. А во-вторых, опять же, здесь поднимаются те самые моральные вопросы, которые уж точно актуальны для нас сегодня. Вопросы эти заключаются в том, что происходит с НАМИ, и нашим отношением друг к другу, в ходе борьбы пусть даже с неоспоримым злом. Наличие такого монстра вынуждает героев (и зрителей) обратить зеркало на себя; именно внутри себя придется проводить переучет добра и зла. Об этом чуть позже.
Джон Труби говорит о том, что, в отличие от вестернов о Диком Западе (предшественник экшена), экшен-фильмы зачастую глобализуют локальную проблему, приносят в наш дом (на наш экран) угрозу, которая, хоть и является угрозой реальной и страшной (преступность, терроризм), но в общем-то чаще всего не так обширна или вездесуща или актуальна для нас лично, какой видится в сюжете боевика или триллера. В легендах же Дикого Запада ценности воина/охотника вполне оправданы. Это — мир покорения неисследованных территорий, в котором поселенцы выгрызали себе место под солнцем у дикой природы, у дикого общества, посреди беззакония и хаоса. (Про индейцев промолчим.)
И пост-апокалиптические сюжеты воссоздают условия Дикого Запада, в которых нужно заново отвоевывать свой угол, заново определять его, устанавливать новые законы (пусть в рамках личного кодекса), по своему разумению возводить цивилизацию (пусть в рамках своей стаи): мир опасный и нестабильный, но в тоже время рай неограниченных возможностей, место, где будущее зависит от тебя лично намного больше, чем в нашей повседневной жизни, табула раса, чистый лист. Психические расстройства современного городского жителя часто связаны как раз с проблемой невозможности справляться с не зависящими от тебя обстоятельствами. Всё решено за тебя.
И не то чтобы мы прямо-таки мечтали всамделишно оказаться на такой территории, но «одним глазком бы» хотя бы. Воплощение этой будоражащей фантазии и предлагают нам «Ходячие мертвецы».
Что еще ценного даёт нам здесь жанр хоррор? Джон Труби сформулировал фундаментальные вопросы, элементы и ценности каждого жанра. Если понимать их правильно и глубоко, есть возможность создавать что-то более сложное, чем незамысловатые кровавые слэшеры или очередные версии дома с призраками. Для хоррора ключевой вопрос — что есть человеческое/человечное (по удачным лингвистическим обстоятельствам — одно и то же слово в английском языке)? Любопытные экземпляры жанра могут исследовать, к примеру, есть ли человеческое в монстре («Франкенштейн», «Кинг Конг»), или чудовищное в человеке («Сияние», «Ребенок Розмари», «Доктор Джекилл и мистер Хайд», «Психо»).
Вот этим и занимается сериал на протяжении всего своего существования: как не превратиться в монстра в борьбе с монстрами? Возможно ли это? Заметим ли мы, как перешли барьер? Есть ли путь назад? Можно ли выжить, если не заступать за грань? Естественно, вопросы эти поднимаются через развитие событий, через цепочку действий и их последствий, через постановку выбора и принятие решения. И только потом уже путем моральной дискуссии (то бишь, диалога), которая сопровождает эти события.
«Как говорят в Сибири: «Самый страшный зверь в тайге — это человек»».
Посмотрим на некоторые из линий, которые воплощают эту главную тему сериала.
В первую очередь, конечно же, герой. Тему эту развивать непросто; мне показалось, что в линии героя она претерпевает цикличность. Рик то шагает в сторону, назовем это условно, «тьмы» (решительности не останавливаться ни перед чем с пистолетом в руке ради выживания, следования «закону зверя»), то откатывается обратно. Надо отдать должное — второй его откат (когда Рик твердо решает выращивать огурцы и ни во что не вмешиваться) имеет иной повод: после потери жены Рик задумывается, каким вырастет его сын. Проблема перемещается от личной морали к вопросу: каким мы вырастим новое поколение в пост-апокалиптическом мире. Но самое эффектное воплощение темы — в первых двух сезонах, где она заложена предельно четко.
Есть такое понятие — «система персонажей». У каждого персонажа должна быть функция. Даже «кушать подано» для чего-то нужно.
Когда система персонажей грамотно строится относительно темы фильма — все персонажи работают на то, чтобы раскрыть тему во всей ее многогранности. Выстраивается модель общества, где каждый персонаж в идеале выражает какой-то аспект, позицию отношения к ценностному конфликту в теме фильма.
В первом сезоне костяк темы, ее две основные позиции, ясно распределены между Риком и его другом Шейном. Мы наблюдаем, как Шейн становится все более жестким в своих убеждениях, и даже готов жертвовать другими людьми ради выживания своей группы. Мы видим, как Рик все больше противостоит этой позиции, потому что всё в нём бунтует.
Но самое красивое в этой линии — это ее кульминация. Помните, в конце второго сезона Рик, наконец, убивает Шейна? Что происходит в этот момент, момент, когда система персонажей лишается одной из своих ключевых фигур? Рик поглощает Шейна, интегрирует его в себя. Вот эта его кульминационная речь: «слушайте внимательно, теперь у нас всё будет иначе». Мы видим, как в нём говорит Шейн. Потому что, убив «темного» Шейна, Рик сам заступил за грань. Напоминает слова Труби о тупиковости системы, в которой клин вышибается клином: насилие порождает насилие, агрессия агрессию. И в рамках экшен-сюжета «Ходячие мертвецы» поднимают этот вопрос. Это первое, что может сделать жанр для трансформации: немного рефлексии.
Или еще один интересный персонаж: «Губернатор» (Филипп Блейк). Посредством этого персонажа третий сезон выстраивает для нас модель правителя и его «империи», которая внешне обладает всеми признаками благополучия и порядка, заботы о «подданных», но эти забота и благополучие построены на костях. Правитель хорош до поры до времени, и когда наступает момент истины, когда «подданные» обличают Губернатора, он срывается на них же и устраивает кровавую бойню.
Еще интереснее то, что происходит с ним дальше, в четвертом сезоне. Он продолжает свой путь в одиночку, выбирает существование изгоя, и, по-видимому, терзается угрызениями совести, что заставляет зрителя проникнуться к нему. Мы даже радуемся за него, когда он снова обретает семейную ячейку, заслуживает любовь женщины, берет на себя заботу о ней и ее родных. Но наступает момент, когда эта «семья» разрастается (присоединение к группе людей, где всем заправляют бывшие подельники Губернатора), Блейк снова оказывается в позиции, требующей качеств лидера, и мы с ужасом наблюдаем, как он снова берется за своё, решительно, безжалостно, хладнокровно.
Происходит мощное откровение: природа этого человека (читай: такого типа лидера) неизменна. Он не в состоянии (или не желает) ей противостоять. Оказавшись в определенных обстоятельствах, он всегда снова встанет на этот путь, снова пойдет по трупам, снова перейдет грань, полагая, что этого требует ситуация.
Естественно, такое мировоззрение в сюжете подчеркнуто относительно совсем другой морали — в частности, морали Рика. На то она и система персонажей. Из разных, интересно решенных позиций и складывается тематическая часть сюжета.
«И не то чтобы мы прямо-таки мечтали всамделишно оказаться на такой территории, но «одним глазком бы» хотя бы».
Еще один любопытный аспект выбора в экстремальных условиях выражен через Мишонн. Какое-то время она — просто прикольный, яркий персонаж, со своими дредами и своим самурайским мечом. Ее первое появление впечатляет: с двумя мертвяками на цепи. До встречи с Риком и его группой они были ее компанией и ее защитой. (Напомню: беззубые зомби с отрубленными руками становятся безвредными и менее агрессивными, а окружив себя такой компанией, человек практически делает себя невидимым для остальных ходячих трупов.)
Мишонн раскрывается глубже в четвертом сезона, после нападения Губернатора на тюрьму, когда группа вынуждена распасться. Озлобленная, подавленная, она снова берет себе в провожатые двоих «кастрированных» зомбяков и долго бредет неизвестно куда, отрешенная, в апатии, обрастая новыми мертвецами.
И вот она уже ковыляет посреди целой стаи зомби, сама похожая на них. И хотя буквально в этой же серии она отказывается от такого существования, срывается, изрубая на куски своих провожатых — мы вспоминаем ее первое появление, происходит отсыл к ее существованию до встречи с Риком и его группой, существованию, которое теперь мы понимаем лучше.
То, что выбрала Мишонн — это психологически завораживающий вариант самоубийства. Зомби-катастрофа лишила ее близких. Эта травма не позволяет ей решиться на новый человеческий контакт: слишком страшно пережить потерю заново. И Мишонн сделала выбор превратиться не просто в одиночку, а в одиночку в компании живых мертвецов (в первый раз — своего мужа и брата). Она подавила в себе потребность во взаимодействии, в людях, которые ей небезразличны. Эмоциональная смерть.
Но теперь, успев наладить новую связь с группой Рика, снова стать членом общины, Мишонн не может быть прежней. Потребность в людях пересиливает. В мире, где царит смерть, и любая форма смерти (сдаться, подавить в себе человеческое или стать чудовищем) является соблазном, Мишонн выбирает жизнь.
«Ходячие мертвецы» предлагают нам вселенную, где всё обострено: и опасность, и первобытные потребности в выживании, и моральные вопросы. Все насущные проблемы должны быть переосмыслены заново: отношения с девушкой, дружба, воспитание ребенка, беременность. Доверие, человечность, сила духа, взаимовыручка, одиночество. Мораль, закон, община. Смысл жизни.
Как говорят в Сибири: «Самый страшный зверь в тайге — это человек».